Латышев бросил конверт вместе с листком в печку. Тлеющие угли на пару секунд вспыхнули ярким пламенем, осветив лицо мужчины — отрешённо-отстранённое.
Елене захотелось остановить его, но она почему-то сдержалась. Ей стало немного стыдно за собственное равнодушие, но очень удобная, комфортная мыслишка — «а мне какое дело, своих бед мало что ли, да и куда я с этими письмами?» — перекрыла небольшое чувство стыда.
— Мне бы лечь где-нибудь, — произнесла она.
Латышев отвлёкся от молчаливого чтения очередного письма.
— А вон, видите, я доски приспособил? На них и ложитесь, отдыхайте. Матраса и прочего, к сожалению, нет.
— А как же вы?
— Я за день выспался, — усмехнулся Александр Дмитриевич. — Да и всё равно не усну сейчас. Возраст, знаете ли, начинает сказываться. Бессонница. А вы ложитесь.
Елена надела свой бушлат, подложила под голову вязанную шапочку и улеглась на доски.
Постепенно сон сморил её.
Сколько она проспала, сказать наверняка женщина не смогла бы. Она ворочалась, просыпалась, смотрела сквозь прикрытые веки на Латышева, так и сидящего у печки, и снова засыпала.
Разбудило Елену чувство тревоги, ворвавшееся в сон вместе с отзвуками не столь далёкой канонады.
Она быстро поднялась.
— Что это, Александр Дмитриевич? Пушки стреляют?
— Да, пожалуй. Не время сейчас для летних гроз, — спокойно произнёс Латышев. — Да чего вы подскочили? Рано совсем, — он глянул на наручные часы, поднеся их к самой заслонке, поскольку угли в буржуйке едва тлели, — начало седьмого утра.
— Обычно я так и встаю, — ответила женщина. — Так что нормально. Похолодало за ночь.
— Да, печка остыла, избу выстудило порядком. Но ничего, сейчас раскочегарю, дровишки есть, писем ещё много…
Вскоре огонь в печи запылал, дрова начали потрескивать, а от кирпичей пошло тепло.
Латышев опять взялся за перлюстрацию почты. Он уныло зачитывал отрывки из писем и неспешно бросал их в печку.
Елена почти не слушала его, погрузившись в свои невесёлые думы.
Отзвук канонады стих.
Но никак не унимался Латышев. Он всё бубнил и бубнил неспешно, особо не переживая — слушает его гостья или нет. Правда, иногда он ненадолго замолкал, но при этом вздыхал тяжко, отчего стан овилось понятно: он и мысленно всё ворчит, никак не может успокоиться.
Улучив, когда мужчина умолкнет, Елена вышла на улицу, вдохнув полной грудью морозную свежесть, всё же насыщенную гарью, отчего тревога на душе усилилась, и вместе с тем стало несколько легче, совсем не так как в избе от застоявшегося духа и ворчания стареющего зануды.
«Как рассветёт, пойду дальше, — подумала женщина. — Как же в город попасть? И где Ивана с Ромкой искать? Господи, что же я делаю?! Ведь это безнадёжно. Может, и в самом деле вернуться? Нет… Не смогу уже. Я должна искать мужа и сына. Даст Бог, найду…»
Озябнув, Елена вернулась в душное тёмное жилище. Там стало значительно теплее и опять пахло разогретым супом.
«Поем, — подумала женщина. — Когда ещё придётся. Подумаешь, собачье мясо. Корейцы, вон, лопают и ничего. А китайцы вообще кошек едят и другую дрянь. Так что не умру».
После совместного завтрака Латышев занял привычное место и потянулся к мешку.
«Опять… — в отчаянии подумала Елена. — Сколько ж можно! Скорей бы уже рассвело. А может, прямо сейчас уйти? Нет, дождусь рассвета. Недолго уже осталось».
Внезапно она вновь почувствовала необъяснимую тревогу, появившуюся будто ниоткуда, а может быть, ставшую следств ием долгих переживаний. Но какое-то внутреннее чувство развеяло все сомнения. Что-то случилось с Ромкой. Беда с ним. Господи… сердце-то как схватило…
Сжавшись от острой боли, женщина схватилась за грудь…
Латышев тревожно спросил:
— Что с вами, Елена? Сердце?
— С сыном беда случилась… — через стиснутые зубы выговорила Елена.
— С ним всё будет хорошо, Елена, верьте мне. Как и с вашим мужем. Я знаю.
— Нет, случилась беда с Ромочкой…
Она ещё долго сидела так, успокаивая внезапную боль, постепенно отступившую, но оставившую тревожное, нехорошее предчувствие.
«Господи! Да что же с ним такое?! Как мне узнать? Где найти? Чем помочь?»
Оставаться бездеятельной она уже не могла. Нужно было что-то делать, только не сидеть на месте.
— Спасибо вам за всё, Александр Дмитриевич. За ноч лег, за еду, за доброту вашу. Пойду я. Пора уже. Светает.
— Что ж, Елена, — вздохнул привычно Латышев, — раз решились твёрдо, то в добрый путь. И пусть он окончится счастьем для вас и семьи вашей. Идите по дороге, не сворачивайте никуда. Тут до города километров тридцать или чуть поболее. Если идти не останавливаясь, доберётесь за несколько часов.
Признательно кивнув, женщина вышла прочь.
И снова пустая дорога, раскинувшиеся по обе стороны от неё укрытые снегом пустыри с торчащими из белого покрывала зарослями сорной промороженной травы. Эта пустошь напомнила Елене, как она ходила к мужу на зону. Вот и сейчас она идёт к нему и к сыну, совершенно не зная, где искать их, как попасть в город. Но всё равно идёт, потому что не может по-другому.
Её остановили на подходе к первому за всё время пути блокпосту. Долго держали на расстоянии, не позволяя приблизиться, выясняя, а не тащит ли она на себе бомбу. В конце концов, запустили на пост, где молодой лейтенант учинил допрос: кто такая, откуда и куда идёт, почему одна, есть ли документы.
Елена рассказала, всё как есть, показала пропуск, что получила от Андрея Николаевича.
Про засаду на автоколонну лейтенант захотел узнать подробнее.
— Где это произошло, показать сможете? — спросил он, кивнув на лежащую на столе небольшую карту.
— Вряд ли, я в картах не разбираюсь. Могу только сказать, что на этой дороге, километрах в двадцати отсюда. Там ещё деревня сгоревшая есть, где я переночевала, ну, я говорила уже.
Офицер кивнул.
— А как же вы уцелели? — спросил он без всякого подтекста.
Елена замолчала ненадолго и произнесла:
— Не знаю. Человек хороший попался. Не стал убивать. Сказал лежать тихо, пока они не уйдут.
— Сюда бы этого добряка вместе с оста льными, — процедил лейтенант зло. — Поговорили бы со всей душой…
Потом обратился к сержанту, молча сидевшему всё это время рядом:
— Сообщай в штаб о диверсионной группе и о нападении на автоколонну. Не приедут они, можно не ждать. Хотя это уже вчера ясно было.
Сержант кивнул, поднялся и вышел из вагончика, приспособленного под местный командный пункт.
Лейтенант обратился к задержанной:
— В город вы не попадёте. Это без вариантов. Тем более что ваш муж и сын, скорее всего, мобилизованы и воюют против нас.
Елена, вначале напуганная самим фактом задержания и допросом, успела немного освоиться.
— Я в званиях не очень разбираюсь. Как мне к вам обращаться? — спросила она.
— Можете обращаться: «товарищ лейтенант».
— Хорошо. Товарищ лейтенант, вы сами-то как относитесь к этой, по меньшей мере, идиот ской ситуации? Зачем вы воюете друг против друга?! Почему?! Что и от кого вы защищаете?! Разве это не абсурд: мой муж и сын могут воевать, по вашим словам, с вами, в то время как я нахожусь у вас не в плену, не по принуждению и даже не по убеждению? Моя дочь погибла от обстрела посёлка оппозиционерами, за которых сейчас воюют Иван и Ромка! Получается, это они её убили?! — голос женщины осёкся, губы задрожали, глаза увлажнились, она всхлипнула. — Как подобное вообще могло произойти?! Какие чудовища, наделённые властью, допустили это?! Вот скажите мне просто, без свидетелей.
Молодой парень сидел потупясь, будто нашкодивший ученик перед учительницей. Потом поднял голову и произнёс глухо:
— Спросите чего полегче.
— Полегче, — сквозь слёзы горько усмехнулась Елена. — Нет у меня лёгких вопросов. Не может их быть, когда я на руках держала девочку свою…
Женщина опять заплакала.
Лейтена нт тяжело поднялся, вышел из вагончика, трясущимися руками достал из пачки сигарету, прикурил, втянув полной грудью дым, длинно выдохнул, опять затянулся уже не так глубоко, глядя куда-то вдаль, будто пытаясь там отыскать ответы на проклятые вопросы…
Солдаты со стороны хмуро смотрели на своего командира.
Подошёл сержант и сказал:
— В штаб доложил. Там уже знают. Из посёлка утром сообщили, что нашли колонну. Как бы на нас эти диверсанты не вышли. Профи, судя по всему. Перещёлкают как птичек.
— Не перещёлкают. Ты перед подчинёнными не болтай, чтоб паниковать не начали. И бдительность усиль.
— Есть усилить бдительность, — ответил сержант. — А с этой что? Куда её?
— Пойдёт какая-нибудь колонна, передадим, пусть доставят в лагерь беженцев. В город ей всё равно не пройти, да и нечего там делать.
//- * * * — //
Для сопровождения Трошина к особистам выделили вооружённого автоматом того самого бойца, что прикладом высадил ему все передние зубы, отчего лицо болело нестерпимо, губы разбиты, язык распух, дёсны с осколками зубов кровоточили.
